«Одна природа искупала тоску…»

16 февраля (3-­го по старому стилю) отмечается день памяти святого равноапостольного Николая Японского, святителя, который стоит в ряду величайших фигур мировой христианской истории. Сын дьякона погоста Егорье на речке Березе Бельского уезда Смоленской губернии (в нынешнем Оленинском районе Тверской области) благодаря выдающимся дарованиям мог бы стать одним из самых заметных русских епископов XIX столетия. Но он выбрал для себя более трудный подвиг – стать своим для внешних, миссионерствовать в чужой, враждебной стране, какой в то время была для европейцев Япония.
С 1861 года он постоянно проживал в Стране восходящего солнца, став там последовательно из настоятеля посольской церкви в Хакодате сначала игуменом, архимандритом, а затем начальником Японской Духовной миссии. Последние годы жизни он пробыл в сане архиепископа Японского и делами и трудами всей жизни заслужил право носить этот титул. Великий русский миссионер скончался в 1912 году.
Владыка Николай в 1879–1880 годах последний раз приезжал в Россию по делам миссии (ей отчаянно не хватало всего – и вещей, и, в особенности, денег). После длительного пребывания в столицах, где все время у него уходило на обивание порогов высоких домов, он побывал и дома, на малой родине. Давайте заглянем на страницы его дневника и еще раз прикоснемся к миру этого удивительного человека.
К тому времени отец Николай был уже знаменит в России, о нем читали, слышали и рассказывали друг другу с восторгом даже гимназисты. Вот такая зарисовка (обратим внимание, с какой нежностью этот человек, у которого не было своей семьи, описывал картинки семейного счастья):
«12 ноября 1879. Понедельник
Ночевал в Петергофе, у П.А. Благовещенского, в бывшем кабинете Н.А. Булгакова, ныне комнате его дочери Анны, воспитывающейся в Смольном. Утром П.А., несмотря на то, что вчера проговорили до 4-­го часа ночи, озаботился встать раньше меня, чтобы напоить меня чаем; говорил, что дочь – маленькая Варя (9-­ти лет), ночью в 5-­м часу, пробудившись, спрашивала про меня, – боялась, чтобы я не уехал – без свидания с ней. Но утром проспала, и уехал я, не видавшись с ней. Милая идиллия! Отец и мать – Елена Павловна – такие добрые и радушные; детки – вчерашние – Булгаков Коля и Серёжа Благовещенский, рукоплескавшие, когда услышали, что я приехал в Петербург, и так неохотно вчера уехавшие в гимназию. – Серёжа – все отговорки представлял, чтобы остаться дома, хотя и безуспешно, и поминутно карабкался на диван, чтобы взглянуть на часы и сказать «еще рано», – что за милое семейство! Бог наградит их за их доброту и чисто родственное радушие!
Что за добрые люди в России, и так хотелось бы, чтобы они вечно-­вечно были счастливы!»
Но таких людей было, увы, немного. Хорошо известна беспощадная резкость, с которой Николай (Касаткин) описывал язвы тогдашней русской жизни.
«16 февраля 1880. Суббота
Какая мелочь событий! Дотянувши до вечера, едва помнил, что было с утра. Такая мерзкая, отвратительная жизнь может быть только при неимении настоящего дела. Для чего я тяну здесь изо дня в день? И сам скучаю и бездельничаю, и в Японии по Церкви идет расстройство и ждут меня. Форма заела. Старье, рухлядь все в России: не диво, что и бунтуют. О, как многое нужно переменить и улучшить!»
Но отец Николай никогда не упускал случая высказать и нелицемерную справедливую гордость за свою страну. Вот, например, он в мастерской Ф.И. Иордана:
«После чаю пошли осматривать Мозаичное заведение. Сам Иордан повел, представил художникам и рассказывал главное. Художники оставили свою работу и были весьма любезны: один рассказал в подробности у своей работы – бичевание Спасителя – весь процесс мозаичного производства. Все работы для Собора Св. Исаакия. Что за грандиозные произведения! Это – слава России! … все эти художественные создания и через тысячу лет будут свидетельствовать о высоте художественного таланта русских!»
И все-­таки ему тяжело. Тяжело без дела, без пользы сидеть целый год в России. Много раз прорываются в дневнике у него такие строчки:
«Дай же, Боже, мне поскорее вернуться туда и никогда уже не скучать там и не хотеть в Россию! При прочтении этих строк, когда какая досада или тоска станет одолевать в Японии, дай, Боже, всегда успокоиться и отрезвиться от недельной мысли искать счастья – хоть бы во временном отпуске в России… свидание с родными – не особенно манит, – вероятно – увижусь – в два дня наскучит.
Скучно! Скоро ль из сей жизни на покой? Часто приходит в голову мысль эта. Быть может – предвестие близкой смерти. Что ж. В тот момент, когда я умру, двое родятся на свет – рождений больше ведь, чем смертей, – о чем же думать? Мысли не стоит: колесо жизни вертится, – мы теперь еще на нем, а завтра, быть может, – под ним, и раздавлены будем, – общий удел всего живущего – материального. Что­-то с душой будет? О­-ох! Да пусть и ее – гибнет, лишь бы Япония сделалась православною».
И вывод:
«Пусть же никогда, с этих пор – не заскучаю в Японии по России! Оно, пожалуй, не скучал и до сих пор: но множество пережитых неприятностей, необходимость выветрить из головы кое­-какие лица и сцены, нужда материальная, недостаток служебного штата – все это порядочно тянуло из Японии сюда. А здесь дай, Господи, поскорее кончить дела и уехать в мой мирный уголок! Как все там родственно и мило душе! И как здесь все беспокойно и лишено истинного удовольствия! Устал уже здесь».
Наконец, с наступлением лета 1880 года он собрался на родину – в Березу.
«25 июня 1880. Среда. Ржев
Утро превосходное. Напившись чаю, когда встала прислуга, отправился по совету слуги на ту сторону Волги искать для найма ямщика Вящунова. Нашел его в доме Морозова, где, бывало, останавливался и я; подрядил до Березы за десять рублей – на паре. Возвращаясь, любовался на Волгу, видел батюшку в рясе: тип сельских батюшек, должно быть, – такой полинялый, загорелый, жалкий! И все же, однако, батюшка, и почтенный благодаря рясе и длинным волосам. А сними рясу и остриги волосы – право же, не задумался бы дать милостыню или подумать весьма дурно… Когда был в лавках, беспрерывно входили нищие, и какие все древние старцы, какие притом живописные (вот с кого бы нарисовать нашим охотникам до итальянских типов)! Видно, что бедность одолевает народ. В лавке, где покупал конфекты, для баб двух, пришедших купить полфунта баранков и задержанных из­-за меня, купил два фунта баранок за восемнадцать копеек для ребятишек их гостинца, и как же они рады были, как благодарили!
…В двенадцать часов отправился на трясучем тарантасе из Ржева. Сначала был сильный жар и ветер, что делало дорогу несносно пыльною; потом сделалась гроза, и пошел дождь, заставлявший нас два раза стоять в деревнях под поветью. В последний из этих разов – в деревне, принадлежавшей некоему Седловину, в двадцати шести верстах от Ржева, и я в избе спросил обедать, и не могли дать ничего, кроме хлеба, квасу и соли, каковыми продуктами я и воспользовался. А что за бедная и некрасивая жизнь в деревнях! Хоть бы в этой избе, что я заходил, – идти по навозу, в сенях гнилушки вместо полу, изба низкая, жара невыносимая! А старик – умный и живописный, сноха его – баба хоть куда, и в голову им не придет улучшить жизнь! Лень и невежество!»
Вот и дома…
«…Рано утром ямщик, которому я сдан был, приехал, и я, напившись чаю из грязного чайника и стакана, отправился с ним. В седьмом часу были в Татеве, и здесь у усадьбы Рачинского, против сада, коренная лошадь с каким­-то визгом разом повалилась и испустила пар. Отчаяние ямщика и помощь случившихся поблизости мужиков. Я поневоле увиделся с С.А. [Сергеем Александровичем] Рачинским, хотя намеревался заехать к нему на обратном пути. – В его тарантасе отправился домой… Белиберда в душе, белиберда в людях кругом; одна природа искупала тоску и утешала злость, но люди мешали.
29 июня 1880. Воскресенье. Праздник Святых Апостолов Петра и Павла. В Березе.
Утро прелестнейшее. Утреню был в Церкви. Служба истовая. Пел по­-прежнему на клиросе. – После утрени ходил купаться, где, между прочим, раздавил очки, служившие десять лет; вид Березы чудный – зеркальная поверхность реки… В обедне пели ученики плохо. После обедни понравились группы празднично разодетых крестьян и крестьянок. – Сын о. Василия, только что приехавший на каникулы, зазвал пить чай, где виделся с Василием Георгиевичем Вастеховским. После чаю – к нам на поминки. Панихида и обед сытный, но без вилок, ножей и тарелок. Я сидел голодный. – После – купаться, – в поле на жаре заснул… Вечером – поговорил с своими и дал им малость на нужды. Поражает бескорыстие родных, везде только: «Не нужно. Вам самим нужно»…
1 июля 1880. Вторник.
На пути в Ржев и из Ржева в Петербург
По ухабистой и пыльной дороге добрались в Ржев. Здесь – процессия – проводы чудотворной иконы Божией Матери в село… В третьем часу – на станцию железной дороги. – По ней в Осташково, здесь – ожидание почтового поезда, – теснота на поезде и негде заснуть».
Вот так и закончился последний приезд великого русского святого XIX века на малую родину. Еще долго, не один месяц, продолжалось его возвращение в Японию. И вот, наконец…
«Осталось до Йокохамы миль восемьдесят… Часа в три остановились, чтобы утром, часов в девять (должно быть), в Йокохаме стать на якорь. – Вечерняя звезда – единственная – видна сквозь туман, и высоко поднялась и ярко светит под туманной дымкой; луна – полным кругом – также хорошо освещает нам путь. Завтра – на месте, и опять, как ни в чем не бывало, прошлогодние заботы, уроки, переводы и прочее – на плеча. Дай, Господи, бодро нести бремя! На усталость теперь пожаловаться не могу. Отдохнул: пятнадцать месяцев ничего не делал. Перемены желать также не могу – нигде не нашел лучше, как в Миссии – за обычным трудом. Везде до сих пор скучал с тех пор, как оставил Японию. Итак, опять к желанному. Прощай гулянье, прощай путь, прощай скука! С Богом, бодро за любезный труд!»
Павел ИВАНОВ