У тверского театрала сложился стереотип: спектакль Валерия Персикова – обязательно эксперимент. Валерий Персиков скептически относится к этому суждению. Режиссер отмечает, что за 35 лет работы в Тверском театре драмы фактически единственная по-настоящему экспериментальная вещь из 35 постановок – написанная в духе немецкого экспрессионизма «Мещанская свадьба» Бертольда Брехта.
Мы поговорили с недавним юбиляром (творческому деятелю стукнуло 70 лет) о становлении в профессии, интересных совпадениях и работе в Германии.
Наш собеседник умеет удивлять. Ответ на первый же вопрос оказался из разряда «никогда бы не подумали…».
– У вас есть любимый драматург?
– Чехов. В Твери его практически никогда не ставил. В университете глубоко занимался поэтикой его произведений, писал на эту тему диплом. Общался даже с чеховедами Александром и Мариэттой Чудаковыми.
У нас в городе в ангажементе «Предложение» работал над комической оперой Сергея Никитина по пьесе А.П. Чехова – «А чой-то ты во фраке?» (1993) – но это скорее размышления по мотивам, с замечательными текстами поэта Дмитрия Сухарева.
А так – был и «Дядя Ваня» в Мичуринске (шел 10 лет), и «Вишневый сад», и «Лебединая песня», «Дама с собачкой» – в Германии. Кстати, немецкая «Дама с собачкой» связала два чеховских музея: Мелихово с Баденвайлером.
– Ваше творческое кредо?
– Театр перевоплощения. Не привношу что-то свое в пьесу, а пытаюсь разгадать замысел драматурга, понять ход его мыслей. Будто беседую с ним. Всегда стремлюсь, чтобы в постановках был образ автора. Часто – материализованный. Так, в «Ревизоре» один из персонажей похож на Гоголя. Он чуть дистанцируется и проводит зрителей через всю историю в образе уездного лекаря Христиана Ивановича Гибнера.
Недавняя премьера «Кабала святош» автобиографична. В фигуре Мольера-персонажа много от самого Булгакова. Как и любой художник, он не был свободен – его поступки зачастую определялись высшим замыслом.
Почему у нас в конце действия такие пассажи с «Мастером и Маргаритой»? Благодаря таланту писатель проследил в «Кабале» свою дальнейшую судьбу. Потому что и в реальной жизни, когда показ вещи запретили, Михаил Афанасьевич сел работать над своим opus magnum. Дописал и умер.
– Вам всегда хотелось так транслировать чьи-то идеи? Не думали сами выйти на сцену?
– Все—таки интереснее наблюдать, как разворачивается действие перед глазами на сцене, а не пропускать все через себя.
Я учился в саратовском университете на мехмате, один из моих приятелей увлекался самодеятельностью, позвал меня на репетицию. Загулял худрук коллектива, профессиональный актер. Я оценил со стороны проделанную работу, начал сотрудничать, а когда вышел их руководитель, он передал мне бразды правления. Не имея опыта, сразу стал других учить (смеется). Но подошел к этому основательно: перед тем, как поступить, перечитал гору литературы, в том числе Г.А. Товстоногова о профессии режиссера, напрашивался на репетиции в саратовский ТЮЗ.
Попал в ГИТИС на курс великого Ю.А. Завадского – он уже уходил из жизни, но мне посчастливилось поработать с ним. К сожалению, мастер умер – наш курс стал для него последним. Конкурс был 300 человек на место. Это лотерея, повезло – значит, повезло. Первый экзамен у нас был актерское мастерство, тяжело, навыков нет, но я проскочил.
Завадский занимался с нами по несколько раз в неделю. Юрий Александрович даже домой по одному вызывал – у него было и рабочее место обустроено: бумага, карандаши и т.д. Для меня, молодого человека из Саратова, все это было в диковинку.
Когда на одном из этюдов Завадский коснулся моей руки – было ощущение, что Станиславский вместе с Вахтанговым дотронулись – такая энергетика. Юрий Александрович был любимым артистом у Станиславского и любимым учеником Вахтангова.
– Если бы не стали режиссером, чем бы вы занимались?
– За короткое время успел опробовать много профессий. Поступая в вуз, имел хорошие знания по математике и привилегии за участие в олимпиадах разного уровня. Мне нравилась эта дисциплина, я ни о чем другом не думал. При этом параллельно на довольно серьезном уровне играл в футбол в команде первой союзной лиги. Мне удалось и руками на заводе поработать, затем перешел в конструкторское бюро этого предприятия.
Когда занялся театром – репетиции были в темное время суток. В вузе не перевели на заочное, вместо этого – записали на вечернее. Не получилось сменить мехмат на филфак – поступал заново.
Нужно было как-то занимать свободное время, и я пошел подрабатывать на производство транзисторов. Главой КБ был известный конструктор Илья Зацман, который потом уехал в США. Как раз в то время контора получила золотую медаль в Лейпциге, разработчикам линии и главному инженеру вручили госпремию.
– Как вы относитесь к критике?
– Больше всего удивляюсь, если прочитывают замысел. Раньше это было умение каждого театрального критика – отобразить то, что увидел, а потом трактовать. Сейчас – сразу интерпретация.
Помню, как в начале 1980-х в тверской театр приехал одиозный работник газеты «Правда». Он посмотрел «Наедине со всеми» А.И. Гельмана. И рассказал один к одному – что я вкладывал. Небольшую заметку в газету написал – правда, на первой полосе. Кстати, журналист сказал, что он понял саму пьесу, именно посмотрев постановку.
Помню, были и другие партийные критики. Они разносили меня в пух и прах, а я был в восторге. Потому что они-то меня за идеологию чихвостили, а я видел, что они очень точно, тщательно, внимательно «прочитывают» – что я сделал.
– Валерий Александрович, расскажите подробнее о вашей работе в Германии.
– Родился я в ссылке – помню приемник, а мы с отцом слушаем «Немецкую волну» из Кельна. Учил немецкий, как и все – непонятно зачем, в вузе, освоил уже во время режиссуры.
В 1989 году впервые удалось выехать за границу, отправился на поезде в немецкий Ганновер. Атмосфера Европы с огнями фонарей, дружелюбными лицами и обилие впечатлений очаровали. Первый раз пришлось работать, общаясь через переводчика, но потом знание языка помогло перейти на новый уровень.
Сейчас там много друзей, знакомых, а у одной пары я свободно могу останавливаться. Они предприниматели средней руки и выделили на третьем этаже своего дома комнату. Два года не был – приехал, а там даже книжка, которую я читал, на том же месте. Вот так заботятся о чужом личном пространстве.
– Вы жалеете о чем-то, что не удалось реализовать?
– Заболел какой-то пьесой, а поставить не могу и буду страдать от этого? Нет. Хотя есть то, над чем размышляешь, но потом оставляешь. По разным причинам. Но я не жалуюсь. Все, что хочу и могу, – воплощаю.
Разговаривая с Валерием Александровичем, не могу поверить, что передо мной человек, которому минул седьмой десяток. Он шутит, активно жестикулирует, отмахивается от серьезного с улыбкой и приемами тонкой самоиронии (на вопрос – с кем вы себя ассоциируете из героев поставленных вами пьес, – с Семёном Пантелеевичем Епиходовым из «Вишневого сада»). И вообще руководствуется цитатой из Григория Горина: «Улыбайтесь, господа, улыбайтесь! Умное лицо – это еще не признак ума, господа».
Степан КАМЕНЕВ
Фото Анастасии ЧИСТЯКОВОЙ
