Сибиряк по рождению, писатель и публицист Михаил Петров уже более сорока лет живет на тверской земле.
Так, оторвавшись от родных сибирских корней, писатель стал искать в провинции новую, духовную родину и нашел ее. Именно здесь вызрел его талант, именно тверская провинция в прошлом и настоящем стала для него жизненно главным открытием: самобытность и незаурядность русского гения родится здесь, в незнаемых деревнях и весях, и в малых городах, таясь, как соль земли, и открываясь как свет миру. А созданный им известный журнал «Русская провинция» много лет был главным литературным камертоном не только у нас – на псковщине и новгородчине, на всем Северо-Западе России.
Думается, причиной всему – сибирская закваска, деревенское детство писателя. Примечательно, что очень многое написанное и вошедшее в книгу «Cancer и другие истории», так или иначе объединено «сибирской» темой. Три повести, как указывает сам автор, напрямую отнесены к «Сибирским хроникам», к циклу произведений. С Сибирью связан у автора заглавный герои повести «Последний дозор», автобиографическая повесть «Cancer» и «Кока Морока», написанная писателем в Омске в 1966 году.
Случалось слышать, как неискушенные в русской классической литературе читатели после знакомства с книгами Петрова сравнивают его стиль с теми авторами, кто ближе и понятней: говорят, что похож на Шукшина, похож на Чехова, похож на…
Действительно, как мастеру прозы, Михаилу Петрову в этой книге, как и в других, удались вещи в духе преемственности добрых традиций русской литературы: и богатство проблематики, и языковое своеобразие, и психологическая сложность образов героев. Это происходит, наверное, когда страстный публицист, обличитель всех общественных неправд и краевед-патриот уступает вдумчивому глубокому художнику, создающему национально окрашенные образы и характеры героев.
Да, именно так: татарин у Михаила Петрова – это татарин, казах – это казах, еврей – это еврей, русский – это русский. Здесь видны и национальные бытовые привычки, и своеобразие речи, и отношение к ближнему: всё так, как сложилось и задано генетической природой.
С другой стороны, он создает образ героя еще одной «национальности» – это сибиряк. Ведь здесь, в Сибири, на просторах «русской Америки», как нигде в России, «сепаратизм и автономия» очерчивались аулом, деревней, домом. Мусульмане казахи и татары, православные русские и украинцы, протестанты немцы – все помогали друг другу в трудный час, учились друг у друга выживанию на огромных просторах и умению быть стойким в жизненной борьбе. А сколько таких сибиряков полегло за други своя в Ржевской битве! И якуты под Ржевом, и сибирская дивизия под Белым… Уникальность государства Советский Союз во многом определялась его коллективистски верной национальной политикой.
Писатель Михаил Петров, безусловно, настолько патриот своей родины – Сибири, насколько и ее философ-исследователь. Сибирь ему – та русская провинция, тот дальний камертон русской истории, по которому не раз уже сверялись стрелки исторических часов как по некоему безусловному Гринвичу, некоему эху, когда «если у вас запоют, то у нас подхватывают».
Таковыми писателю видится и поход Ермака как начало последующих за ним имперских завоеваний, и второе «покорение» крестьянской Сибири, но уже советской властью. Здесь нет случайных ретроспективных взглядываний, но есть пристальное художественное исследование целого пласта социально-психологических отношений того или иного сибирского села – этой крепости России. Ее в свое время воспели, описали и оплакали сибирские писатели-деревенщики Валентин Распутин, Виктор Астафьев. У Михаила Петрова если и встречается «слеза», то лишь как дань неизбывной памяти по отеческим гробам и родному пепелищу, по отчему, когда-то покинутому им далекому дому.
В повести «1954-й», во многом автобиографической, писатель воссоздает мир сибирского села не для ностальгической печали по ушедшему… Именно год после смерти вождя советского народа Сталина стал для жителей этого села обозначенным «ветрами перемен», с которых и пошли «побеги» той свободы, приведшей позже и к появлению свободомыслящих диссидентов-шестидесятников, а потом и буревестников гласности, перестройки, приватизации. Вал начал медленно раскручиваться именно с той поры, и стало что-то происходить в душах людей. В райском саду люди отведали запретный плод, и этот плод принес горькие плоды. В своей статье «Советский, но православный» Петров утверждает, что советские люди по сути были верующими – в добро, в любовь к ближнему, во всемогущество Родины, что и описано в повести «1954-й». Вместе с тем ветра перемен, по ощущению стариков поселка, и тревожные, если бы они могли сказать, то сказали бы проще – греховные, всем сельским сообществом рассматриваются здесь именно как грехопадение наиболее его уязвимой части – подростков и молодежи. Это и неслыханные безнравственные поступки пришлых людей, картежные игры и выкрики о Сталине деревенской дурочки…. Однако главный положительный герой повести Сеня Саблин оказывается самым «неправильным» и уязвивым, так как он живет не верой, но грезой-иллюзией и мечтой.
Обречен на поиски грезы – жар-птицы – и уже ни во что не верящий герой другой повести М. Петрова. В «Снах золотых» – это советский литератор семидесятых Юрий Нечаев, приехавший в Москву когда-то из северной глубинки, как и сам писатель – из сибирской. Его судьба видится как раз продолжением судьбы такого мечтателя Сени. Человек, оторвавшийся от деревенских корней, так и не может обрести себя вне того общественного и природного мира, который с детства питал и строил его душу по законам неписаной гармонии. Даже название повести «Сны золотые» со временем приобретает метафорический смысл. Человек поколения 70-х, интеллигент, «потерянный» в рефлексии, сродни самой брежневской эпохе «золотых снов». В итоге в 90-х он «проспал» Родину – СССР.
Главные герои повестей и рассказов М. Петрова всегда находятся в нравственном поиске, который близок религиозному. И сама литература для писателя М. Петрова – вдумчивый духовный поиск. Это попытка нащупать и соединить времен связующую нить для такого религиозного народа как русский.
В рассказе «На смерть Сталина», обозначенном в лучших традициях натуральной школы как «рассказ старого балетмейстера», нам предстает срез жизни талантливого танцовщика. Он лишен цельности и не может уравновесить свой дар со своей личностью, характером. А кульминацией рассказа неслучайно здесь становится по сути религиозное событие: похороны Сталина в марте, в Москве 1953 года. Это кажется попыткой художественно объять мистику произошедшего: ту необъяснимость всенародных слез. Танцовщик из рассказа «На смерть Сталина», человек, далекий от политики, не горящий ни религиозным чувством, ни верой в коммунизм и его идеалы, вдруг понимает происходящее вокруг как некую драму и надлом русской, а значит, и мировой истории. И вот он прямо на перроне танцует этот исступленный, такой же необъяснимый, непостижимый танец «на миру», где и смерть красна. И он, этот «танец смерти», танец-прощание, сам становится религиозным жестом.
Писатель реалистический, действие своих сюжетов он развивает, опираясь на натуральную, не вымышленную основу жизни. Вот рассказ «Смертные ключи» – о нескольких днях из жизни мальчишки Вовки Иванова. Мы видим начало его сиротской судьбы, заглядываем в его быт, его социальное окружение, мир его страхов и переживаний. Однако этого реализма писателю мало. Ему хочется найти и показать иной, мистический, трансцендентный выход из плена материализма, опереться на некое новое знание и новый опыт и взлететь на его крыльях, в обретение веры и мечты.
Впервые, механически подавая в церкви заздравную записку с именем больной матери Веры, семилетний Вовка начинает сомневаться: «Как же Богородица их просьбу отличит? На бумажках не то что фамилии, но даже и отчества нет!». И мальчик делает маленький шаг к тайне, принимая объяснения бабушки: «Он не знает, а Богородица знает. Она все видела: как ты писал, на какой бумажке, знает она, и за кого батюшка молиться будет. Батюшка не знает за кого, а она знает. Ты еще и подумать не успел, а она уже знает. Ты еще писал, а она уже все увидала».
После вынужденного молчания редактора и издателя «Русской провинции» Михаила Петрова мы вновь открываем его прозу. И будь то раздумье или откровение или правдивая картина жизни, ведущий тверской прозаик открывает этот опыт сердца, и мы тоже глядим на мир, на звезды над головой и в свою душу пристально и испытующе.
Виктория Кузнецова,
член Союза писателей России,
Ржев
