Поводом для нашей встречи с Александром Ивановым стала принятая недавно целевая программа «Тверь – город равных возможностей». С кем, как не с человеком, знающим все проблемы изнутри, можно говорить на эту тему? Инвалид, потерявший руки в горячей точке, ныне преуспевающий юрист, спортсмен и любящий отец. Впрочем, если не официально, то я был поражен, увидев его однажды в игре за теннисным столом. Потом узнал, что Александр еще и отличный пловец.
Услышав о теме нашей беседы, Александр сразу согласился, хотя в голосе явно звучал скепсис. Он не любит внимания, поэтому местом нашей встречи стала обыкновенная скамейка в сквере. Весеннее солнце заставляет моего собеседника щуриться. Не знаю почему, но он моментально вызвал у меня симпатию. Поэтому говорить хотелось о чем угодно, только не о травмах и ампутациях, колясках и костылях. Может быть, всему виной его обаятельная улыбка? И, может быть, мы так бы и проговорили с ним о всяческих пустяках, если бы мимо нас не прошел мужчина, толкавший впереди себя коляску с инвалидом.
Александр перехватил мой взгляд:
– Вы чемто удивлены?
– Не очень, – откровенно ответил я. – Это большая редкость, увидеть на улицах города инвалидаколясочника. Но я знаю, что это редкость не только для нашего города. Проблемы передвижения существуют, к сожалению, везде.
Александр оживился:
– Вот! Я рад, что вы понимаете. Откровенно говоря, не очень люблю беседовать с журналистами, но никогда не отказываюсь. Мы, инвалиды, находимся в информационном вакууме. Поэтому я рад каждой публикации. Хотя… Понимаете, со мной встречаются только потому, что я очень здорово вписываюсь в журналистский штамп. В общем, я герой, преодолевший все беды. И вроде все верно пишут, придерживаются, как правило, фактов, но выводы делают какието… свои. Никакой я не герой. И никогда передо мной не стояло дилеммы: сдаваться или не сдаваться перед обстоятельствами. И вообще, тем, кем я стал в итоге, я обязан вовсе не себе, а своему отцу. Я рос в семье военного. Но мой отец не был продолжателем династии. Настоящий деревенский мужик! Упорный и волевой! Вот он действительно всего добился сам. И детство мое прошло в тех гарнизонах и частях, куда закидывала судьба нашу семью. Однако отец никогда не говорил пафосных речей, пытаясь воспитать во мне чувство патриотизма: мол, есть такая профессия – Родину защищать. Но, конечно, втайне надеялся, что я пойду по его стопам. А я… мечтал стать хирургом. Девочка, за которой я ухаживал, была из семьи медиков (улыбается). Может быть, я просто устал от военного быта, от постоянных переездов… Не знаю, но желания идти в военное училище у меня не было. Однако от армии я косить не стал. То есть в мое время в обиходе даже такого слова не было. Служба в армии считалась почетной. Более того, я пошел на курсы водителей в ДОСААФ. Полгода учебки, а потом Тбилиси. Очень хотелось попасть в десантники, однако не вышел ростом. Впрочем, и голубые погоны летных частей мне пришлись по душе. Я обслуживал самолеты. До сих пор помню, как из сопла штурмовиков вырывалось пламя, плавящее лед взлетной полосы. Потрясающее зрелище! Нужно сказать, что моя служба пришлась на смутное для страны время. Армию тогда забыли и предоставили ей возможность… выживать самостоятельно. В Грузии формировались военизированные формирования и постоянно производили налеты на российские части. Меня перекинули охранять склады химзащиты. По сути, никаких других функций, кроме охраны самих себя, мы не выполняли. И еще занимались погрузкой вооружения для вывоза. На складе все и произошло. Когда нес охрану, в караульное помещение ворвались бандиты и всех расстреляли. Мне действительно повезло. Я выжил. Хорошо помню этот момент. Сначала вспышка. Потом в глазах вдруг потемнело и кудато исчез звук. Я вижу, что одной руки у меня больше нет (вторую потом ампутировали медики), но никакой боли не ощущаю. Меня в грузовик и в госпиталь. От кровопотери потерял сознание. Дальше почти как в кино. Понимаю, что взлетаю. Вижу сверху стол, себя, спины людей и ощущаю необыкновенную легкость. Но до коридора долететь не успел. Сердце мне запустили, и я вернулся… Время было не только смутное, но и странное. В госпитале вперемежку лежали русские и грузинские солдаты. Никого это не смущало. Как и то, что никаких медикаментов, кроме зеленки и бинтов, у врачей не было. Если бы не отец, я бы еще и ногу потерял. Нога была серьезно повреждена, ее собирали буквально по косточкам. Отец прилетел из России и, проконсультировавшись с врачами, все необходимые лекарства купил на «черном» рынке в Тбилиси. Никаких мыслей о суициде у меня, конечно, не было, не так меня отец воспитал. И страха перед будущим тоже. И не терзал меня вопрос, как я дальше буду жить. У меня вообще не было в голове никаких вопросов. В голове был постоянный монотонный гул. И всё. Последствия контузии. Может быть, именно это меня и спасло. И, конечно, присутствие отца. Он кормил меня с ложки и молчал. Я понимал, как ему тяжело. Слезы? Нет, ни разу не видел. Хотя, кто его знает, когда я засыпал… Три месяца отец провел рядом с моей постелью. А когда понял, что ногу сохранят (мне наложили аппарат Илизарова), хлопнул меня по плечу и сказал: «Всё, хватит валяться. Вместо меня за тобой будет присматривать солдатик». И…
Я посмотрел на Александра с нескрываемой надеждой, а он, словно уловив мои мысли, засмеялся:
– Нет, он мне больше ничего не сказал. Слов «Ивановы не сдаются», конечно, не говорил. Просто ушел. А мне пришлось учиться заново ходить. Но Маресьевым я себя не ощущал. Просто хотел жить. А вот растерянность была. И чувство стыда было. Понимаете, о героях такое не принято говорить, но когда ты взрослый парень, а тебя кормят с ложки и, простите, но ты сам не можешь… как бы это сказать?.. отправить естественные, но интимные надобности… Да… Растерянность и стыд были… Вернулся домой. Точнее, под Калугу, где стояла часть отца. И стал потихоньку втягиваться в жизнь. Сначала с одной девчонкой познакомился, потом с другой. Танцы, дискотеки. Отцу это надоело, он сунул мне учебники и сказал: пора задуматься о работе. И всё. Я поступил в вуз, окончил его, устроился на работу, сейчас получаю еще одно высшее образование. Женился…
– На первой девчонке или на второй?
– Нет, женился на третьей (смеется). Мы к тому времени уже в Тверь переехали. Простите, я немного завелся. К чему я это все рассказал… Когда со мной беседуют о моей жизни, я просто всеми фибрами души ощущаю: меня жалеют. Как и всех нас, инвалидов. Но пишут, конечно, что я герой… Нас не нужно жалеть. Мы не люди с ограниченными возможностями, мы такие же люди, как и все.
– А как вы относитесь к программе «Тверь – город равных возможностей»?
– Я искренне считаю, что это прорыв. Не знаю, воплотят ли эту программу в жизнь, но все равно это прорыв. Дело в том, что в Советском Союзе об инвалидах предпочитали не говорить вообще. Не говорят, значит, и проблем никаких нет. Сейчас заговорили. Пандусы? Конечно, это здорово. Но… Видите ли, какие бы порядочные люди ни находились сегодня у власти, они не смогут решить все те проблемы, которые достались им в наследство. Да, сейчас новые дома обязательно оборудованы пандусами. А ведь большинство из нас живет в старых! И дело даже не в пандусах. Сами квартиры не приспособлены для жизни инвалида. «Хрущевка» – и инвалидколясочник! Как он передвигается по квартире, вы когданибудь задумывались? И вообще, дело вовсе не в пандусах и даже не в квартирах! Полная социальная адаптация инвалида невозможна, пока наше общество не поменяет своего мировоззрения. Знаете, почему большинство из нас предпочитает добровольное заточение? Потому что, выходя на улицу или выезжая на коляске, мы видим, как от нас отводят взгляд. Как сломать такое отношение? Писать об этом! Да и нам нужно больше информации. Я сам искал секции, куда я смогу ходить заниматься спортом. Но у меня было преимущество: я ведь мог ходить! Вы, журналисты, должны нам помочь. Напишите о секциях, клубах, видах спорта, которые доступны для занятий. И если хоть один инвалид вырвется из добровольного заточения, значит, вы сделали великое дело!
Александр ХОХЛОВ
Фото из семейного архива Александра Иванова
