Имя Ивана Никольского присвоено городскому музею
Есть личности, к которым трудно подступиться. Несмотря на очевидное значение их деятельности и несомненность их подвига. Может быть, не хватает решимости, может быть, у нас масштаб не тот. В истории культуры Тверского края XX века есть великое имя: Иван Фёдорович Никольский (архивный снимок).
Он был более полувека директором Калязинского краеведческого музея (с 1920 по 1972 годы). Он его создал, выпестовал, сохранил в нем невероятные богатства, оставшиеся от Макарьева Калязина монастыря и вообще – от этого когдато богатого купеческого города, причем сохранил их дважды: при закрытии монастыря в начале 1920х и при уничтожении и затоплении его в конце 1930х. Никольский не дожил совсем чутьчуть до лучших времен: он был вынужден уйти с поста директора в 1972 году, а скончался в 1979м в доме престарелых во Ржеве всеми забытый. Могила его потеряна.
Буквально через несколько лет после его смерти, когда прокатилась волна очень громких по советским меркам скандалов, связанных с хищениями в Калязинском музее, стало ясно, что Никольский был человеком святым. Он хранил ценности, ничтожная часть которых могла сделать его богатейшим человеком. Одна его личная библиотека, будь она распродана по самой бросовой цене (а Никольский очень нуждался в последние годы), стоила, как стоил тогда новый «москвич». А была у него не только библиотека, а много чего еще, что он даже в музейные описи не вносил (нельзя было в государственном музее хранить «слишком много» дореволюционных вещей – Никольский просто держал их дома). Таким он вошел в предание: чудак, сберегавший всю жизнь то, что после него было в значительной части утеряно.
Предание это рассказал мне некоторое время назад известный искусствовед, в прошлом сотрудник Музея имени Андрея Рублёва в Москве Валерий Николаевич Сергеев. С его слов, Калязин в 1970х представлял собой место, куда ездили из Москвы за антиквариатом – потому что спасал в 1930х из затопленного города ценности не один Никольский. И, к сожалению, то, что не было свезено в музей, растаскивалось в первую очередь. Так, разошлись по разным коллекциям фрески XVII века, снятые из Троицкого собора Макарьева монастыря, машинами вывозили из города мебель… Но пока был жив Иван Фёдорович Никольский, музейная коллекция держалась.
– Иван Фёдорович был замечательнейший человек, – рассказывает Валерий Сергеев, – честнейший. У меня одно из самых светлых впечатлений в жизни – встреча с ним. Музей в Калязине был в неотапливаемом помещении в церкви. Мы, московские музейщики, когда впервые приехали зимой, застали Никольского мерзнувшим в старой ватной телогрейке перед рефлектором в комнатушке в колокольне. Человек с дореволюционным образованием, он прекрасно знал, какие бережет ценности. Присмотревшись к нам и познакомившись поближе, Иван Фёдорович признался, что, когда пришел ему в 1930х годах указ все иконы в музее сжечь, он заклеил их медом и бумагой (это, кстати, самая надежная консервация) и лет тридцать–сорок хранил в подвале музея. Никольский передал мне для Музея имени Андрея Рублёва икону «Богоматерь Одигитрию», житийного «Николу» – храмовый образ Никольского монастыря на Жабне, уникальную икону «Рождество Христово» 1654 года, «Григория Богослова» и еще пять или шесть икон – все XV–XVI веков. Но были там и еще более древние раритеты. Была у него в собрании икона «Богоматерь Страстная» XIII века в драгоценной ризе с алмазами и изумрудами. Камни эти, я помню, он хранил отдельно в мешочке. После него, когда музей начали разворовывать, – продали там немало антикварного фарфора, коечто из мебели – на этих камнях его музейные «преемники» и попались. А о самом Никольском дальше я знаю со слов: говорили, он овдовел, случился в его доме пожар, и он потом както очень плохо умер…
Больше подробностей Валерий Николаевич не сообщил, а очень хотелось их узнать. Благодаря нынешней заведующей Калязинским филиалом Тверского государственного объединенного музея Светлане Мокровой, мы смогли заглянуть в Калязине к некоторым людям, помнящим Никольского и его музей.
Валентина Ивановна Шустова восьмидесяти пяти лет – обитательница бывшей церковной сторожки возле здания музея. Она работала в музее при Никольском, и в ее памяти он остался «самым лучшим человеком»:
– Молчаливый, честный и порядочный: интеллигент с большой буквы.
Валентина Ивановна больше всего грустит о той вежливости и нежной заботе, которую проявлял Иван Фёдорович ко всем людям, с которыми работал. Естественно, она не особенно много рассказывает подробнее: с 1972 года не интересовалась его судьбой. За такой информацией мы отправились непосредственно в дом, в котором и жил Иван Фёдорович.
Это оказался большой, настоящий старый городской дом (на снимке), когдато построенный на двух хозяев, перевезенный из затопленной части города на улицу Чкалова. Половину дома занимала семья детского врача Никитского, человека тоже из старой России, сына расстрелянного священника, бессребреника и высокого профессионала, а вторую половину занимал Никольский. Павел Никитский и Иван Никольский были женаты на родных сестрах. Наследники были только у Никитских, но и они продали после смерти родителей свою половину без раздумий. Разве что «с обременением»: «Тут у вас рядом будет жить немного чокнутый стариксосед, но он – музейщик, тихий».
Клавдия Васильевна Шипунова (на снимке), купившая с мужем этот дом, на соседа не жаловалась. Отношения были у них хорошие, но продлились недолго:
– В марте 1973 года на работу прихожу, а там уже новость: дом твой горит. Оказывается, Никольский печку затопил и угли высыпались. А у него уже ноги плохо ходили. Он пытался затушить, но не смог. Муж говорит: вхожу к нему, а у него уже занялось огнем, в дыму все. Пожар потушили, и Ивана Фёдоровича увезли в больницу. Пострадала только малая часть дома, наша совсем не пострадала. И – вся власть разом вдруг приехала: и райком, и горсовет, все были тут сразу на машинах, и – всё начали вывозить. Работники райкомовские весь чердак облазали, весь подпол. Муж рассказывал: одна партия уйдет, глядишь – вторая партия забирается. Чегото все роют. И допоздна всё вывозили. И вот прошло какоето время, помню, както бегу с работы и смотрю: Иван Фёдорович стоит в пижаме на крыльце, в дом ему уже не войти, да и нет там ничего. «Иван Фёдорович, да как ты?» – «Клавдия Васильевна, меня „скорая“ привезла, они меня хотят в богадельню отправить». Я уж одну комнату ему дала, нашли ему тюфяк, подушку, он был такой довольный. Все хвалит, хвалит… руки расцелует. Пожил у нас немного. И вот стали ходить к нему два учителя истории, их выбрали по решению горсовета, вроде как они ему коллеги. И каждый день стали ходить уговаривать его уехать в дом престарелых. И сидят, бывало, по целому дню. Никольскому так не хотелось уезжать, он просил, чтобы мы с мужем оформили над ним опекунство. А муж не разрешил, говорил, что он парализованный будет, замучаемся. И я отказалась… Как жалею теперь!
Как ни удивительно, но Николай Андреевич Суворов (на снимке), один из тех учителей истории, и сейчас жив и здоров, давно на пенсии, но активно интересуется всеми общественными и политическими делами в городе. Он остался убежденным коммунистом, подробно рассказал нам о своей общественной и краеведческой деятельности в прошлом и в настоящее время. Больше всего во время беседы с ним поразила его позиция по отношению к городу Калязину:
– Я прожил в Калязине 75 лет, я видел Калязин и до затопления. Когда пишут: «Город уничтожили, здания взрывали», – это ложь. У нас в Калязине все здания, стены разбирали, кирпич пересчитывался, и все кирпичи шли на строительство новых зданий. И ничего не взрывали. А то, что не получилось тогда сделать красиво, – помешала война: деньги, отпущенные на благоустройство, пошли в фонд обороны.
С этим убеждением спорить бесполезно. Тем более что интересовала нас личность Никольского. О нем Николай Андреевич сказал так:
– Он был не очень хорошего здоровья, но прожил восемьдесят лет. В конце 1972 года умерла жена Наталья Алексеевна, детей не было, он остался один. Я знаю, в каком он был состоянии: бывало, идет по улице, шнурки на ботинках не завязаны, он был совсем беспомощный. После смерти жены случился пожар в одной его комнате, он попал в больницу, был там месяца три, больница потребовала его вывезти. И вот горисполком выкупил путевку в лучший в области Ржевский дом престарелых. И мы приходили к нему и убеждали его поехать. И убедили. Дал он мне денег, я пошел в магазин, купил ему ботинки, нижнее белье, и дня через два свезли его на исполкомовской машине в Ржев.
Словно утверждая в самом себе чтото важное, Суворов заметил:
– Иван Фёдорович не был коммунистом, хотя по взглядам мы с ним были идентичны, он был честный, порядочный, признавал советскую власть и гордился ею.
Кстати, «коммунист» Никольский спас мощи преподобного Макария Калязинского, с риском храня их в своем музее.
Относительно библиотеки и всего остального имущества Николай Суворов отрезал:
– Я видел эти книги, сваленные в коридоре за дверью в отделе культуры, возле кабинета заведующей лежала большая гора. Я не знаю, что стало с библиотекой потом. Я с нее ничего не имею. Из той кучи я ничего не взял и даже не посмел дотронуться. Ни похулить, ни похвалить по этому поводу не могу никого.
Из бесценной библиотеки Никольского не сохранилось ни единой книги.
А уж относительно дома… Нам показали те комнаты, в которых жил Иван Фёдорович Никольский. Они попрежнему остаются в том нежилом состоянии, с голыми ободранными стенами, как и тогда, в 1973 году… Невероятно, что в этих помещениях в течение полувека было сосредоточено почти все, что было действительно ценно в Калязине, что теперь справедливо почитается нами как вклад этого города в русское художественное наследие.
Конечно, справедливо, что музей в городе теперь носит имя Ивана Фёдоровича Никольского и, в общем, имя его в Калязине не забыто.
Но – как жаль, что иные, и не только древние, страницы истории нельзя переписать…
Павел ИВАНОВ
