10 сентября исполнилось 8 лет, как ушел из жизни известный тверской прозаик Геннадий Немчинов. Геннадий Андреевич был и остается желанным автором «Тверских ведомостей», он был другом Владимира Захаровича Исакова, основателя и первого главного редактора нашей газеты. В память о писателе мы публикуем интервью, данное им районной газете «Верхневолжская правда» (Селижаровский район) накануне своего 75-летия, незадолго до кончины.
В нем Геннадий Немчинов делится с читателями своими мыслями о прожитом, о пережитом, о написанных книгах…
– Геннадий Андреевич, каким для вас стал юбилейный год? Чем он замечателен, и есть ли у вас какие-то предчувствия? Поделитесь…
– Время в мои нынешние годы мелькает быстро, и сознание успевает чаще всего следить лишь за тем, что сделано и делается, остальное поневоле остается на обочине. Вот пример: раньше я бесконечно любил следить за сменой дней, за всеми оттенками того, что происходит в природе, красками мая, июньским простором света, июльской подступающей ночной темнотой и звездами, которые начинают так золотиться и резко означать себя в небесах… А теперь – конечно, отнюдь не пренебрегая всем, что жизнь земли и неба, – чаще всего говорю себе: сегодняшнее утро, а встаю я рано по многолетней привычке – было неудачно, написал всего страницу за четыре часа, и та – вялая, без тайны слова и глубины обобщений… Просто ужас – потерянное утро – как потерянная жизнь… А иной раз замрешь – и думаешь, чтобы не дай бог не спугнуть только что родившегося. Спокойно… Удача… Выудил из старых запасов резкой силы наблюдение, а следом – пошел и диалог… «Подожди, передохни, не спеши…». Нынешний год лично для меня – это три вышедшие книги. Все остальное разделял со всем народом.
– Были ли у вас какие-либо предчувствия на пороге самых важных событий вашей жизни?
– Да, предчувствия случались, как и у любого, по-моему, человека. К примеру, я всегда понимал, что вот-вот произойдет какой-то поворот в моей судьбе: в первой части юности – с дружбой, любовью, в молодости и зрелые годы – с неизбежностью перемен в работе или неожиданной сменой места жизни… С отношением к писательскому делу: из стремления стать профессиональным литератором и писать, издавать книги о пережитом, преображенном в искусство, – подспудно приходило осознание, что это крестный человеческий путь, а не просто профессия, и что отступления уже нет. И вдруг ты, в сущности, забываешь и себя, и читателя, а думаешь лишь о том, сможешь ли выразить в слове самое сокровенное из понятого на этой земле. Это тоже сперва являлось предчувствием, лишь затем переформируясь в саму твою повседневную жизнь.
– Что для вас в данный период жизни главное?
– Главное сейчас – не терять времени и работать. Когда-то Иван Сергеевич Тургенев сказал, что жизнь всякого человека держится на одной ниточке, поэтому приходится, и это стало давно нормой, дорожить каждым часом. Хотя это, конечно, преувеличение: в моем случае я говорю о рабочих утрах, день проходит в обычной человеческой суете и в Твери, и в Селижарове, когда бываю в родном поселке.
– Ваши любимые книги в детстве, в юношестве, кому из авторов отдаете предпочтение сейчас?
– У меня была замечательная первая учительница в годы войны, Мария Григорьевна Дегтярёва. Я часто вспоминал ее в своих книгах. В ее чтении и я, и весь наш первый класс, а потом и второй – услышали самые удивительные книги, повести, рассказы… Она читала их своим мягко-глубоким голосом, и это были незабываемые часы: «Ночь перед Рождеством», Чехов, Толстой и Мамин-Сибиряк, Гарин-Михайловский – «Детство Тёмы», отрывки из Пришвина и Шолохова, Сервантеса и Марка Твена… Джек Лондон и Всеволод Гаршин… Что ни читалось потом – тотчас: «Да ведь нам читала Мария Григорьевна!» С тех пор и почти на всю жизнь одной из моих любимых книг стал «Рыжик» Свирского – замечательная повесть о мальчике-сироте из Житомира. Сейчас я читаю куда меньше, чем в детстве и юности, – жаль времени. Но никогда не оставляю семи своих самых близких душевно великанов мировой литературы – Пушкин и Лермонтов, Сервантес, Диккенс, Шекспир, Достоевский, Толстой… В эти дни закончил небольшую повесть о нескольких годах из жизни Пушкина, родилась она после чтения всех его уцелевших писем – в них совершенно живой Пушкин, с его дыханием и голосом, сбитыми каблуками его сапог, потому что он много любил ходить пешком… С его преданностью дружбе и любовями… Говорить о его стихах и прозе не надо – их нужно читать.
– Каким вы стараетесь быть в общении с людьми, и каково оно у вас с близкими?
– В разные годы отношения к людям складывались по-разному. В юности – бесконечная открытость души в общении с друзьями. Разговоры, письма, та близость, когда ты словно забываешь себя, растворяясь в общем чувстве, вызванном каким-то событием, прочитанной книгой… Так было у нас с моим учителем Иваном Ивановичем Смирновым – одним из самых замечательных людей, каких я встретил в жизни. С возрастом и опытами души и тем наносным, что неизбежно приносит жизнь, ты иногда резко отстраняешься от того или иного человека, который вдруг не выдержал испытания дружбой или обидел холодом души, зачерствевшей в житейских испытаниях… Теперь же я чаще молчу и слушаю, чем бросаюсь в долгие разговоры и открываюсь в них. Конечно, исключения всегда возможны.
– В какие периоды своей профессиональной и личной жизни вы испытывали особую удовлетворенность собой и тем, что делаете? Когда испытывали неудовлетворенность и ожидали от себя большего?
– Удовлетворение чаще случалось в молодые годы. Выйдет книга – почти счастлив: удача! успех! Но пройдет какое-то время, перечитаешь старую повесть или роман – и с досадой коришь себя: да разве можно было так ликовать – и здесь торопливость… И тут явно непрописанная как следует глава… И куда спешил! В эти годы подчас одной страницей доволен больше, чем в прежние годы – целой книгой. Но бывает и так, что чувство авторского удовлетворения не уходит: пока, например, я доволен своими книгами «Вечереет», «Страсти и искушения», «Пролет теней», «Под сенью крыла» и «Летучее время»… Не знаю, что будет дальше: не исключено, что все переменится – в личном, авторском восприятии.
– Отношения между мужчиной и женщиной в каком-то вашем произведении напоминают ваши отношения с женой?
– Иногда близкие тебе люди невольно обижаются, встретив в твоих книгах нечто схожее не только с их судьбой, но и внешние свои те или иные черты. Так случалось в том числе и с Софьей Андреевной Толстой, которая говорила: «Лёвочка, мол, даже мое нижнее белье описывает…». Но в этом у писателя трудная доля: он вынужден везде брать все, что нужно ему для его книг, а кто ближе всех – да те, кто рядом… Без женщины нет никакой настоящей книги: что был бы Гончаров без Ольги Ильинской – не самой ли замечательной женщины русской литературы… Толстой… Тургенев… Да все, кто пишет.
– Бывает ли вам сейчас забавно вспомнить, каким вы были 20, 30, 40 лет назад?
– Сорок-пятдесят лет назад я был очень наивным и добрым пареньком. Во многом это ушло. Но самое светлое в этом смысле и незабываемое время – четыре завершающих школьных года. Вот всматриваюсь в них сейчас и думаю: таким бы и остаться на всю жизнь…
– В чем состоит главная трудность в жизни людей, посвятивших себя творческому (какому-то одному) делу и оказавшихся от него в зависимости?
– Главная трудность в писательском деле – необходимость отдавать себя ему полностью. Тут нельзя говорить себе: ничего, еще успею! Не сделал сегодня – не сделаешь уже никогда.
– Что для вас русский язык?
– Русский язык – это моя жизнь. И этим все сказано. Вот как наш великий скульптор Сергей Конёнков – кстати, подписывавший все свои письма Сталину «…художник и русский пьяница», доживший тем не менее до девяноста с лишним лет, – вот как этот человек говорил, что ему всегда снится все, что связано с его делом, даже как его рука отсекает все лишнее в камне, – так и писателю снится слово, написанная фраза, абзац… Это уже в крови.
– Вы любите путешествовать. Вспомните что-нибудь интересное.
– Да. Путешествовать действительно люблю. Но однажды был день, это случилось несколько лет назад, когда я поднялся на селижаровскую телевышку и увидел с огромной высоты родную необозримую, показалось мне, землю. Это было великое чувство вечного слияния с этой землей и полной небоязни жизни, пока есть эта земля. А она, верю, будет существовать вечно.
Беседовал Вячеслав СМИРНОВ
