Новоторжские и тверские ресторанные впечатления от классиков русской литературы XIX века
Николай Васильевич Гоголь, чей 210-летний юбилей мы отметили на этой неделе 1 апреля, путешествовать не особенно любил. В последние годы жизни, после своего глубокого духовного кризиса, он даже не путешествовал, а описывал траекторию, ни на что не обращая внимания. Это внутреннее напряжение соседствовало в нем с пониманием, что ездить по России, узнавать ее, напитываться ею – надо.
В отличие от Пушкина, который был великим путешественником и ездой не тяготился, Гоголь от поездок уставал. С больших дорог он не сворачивал, в глухую глушь не ездил. Это относится и к Тверской губернии. В наших краях он бывал неоднократно, но при этом назвать места, прямо связанные именно с Гоголем, довольно сложно. Материал для своих произведений он предпочитал получать из рассказов, гениально дофантазируя и угадывая детали. Таким образом у него в «Мертвых душах» появляется Весьегонск (а точнее, весьегонский острог), в котором сам писатель уж точно никогда не бывал.
Осенью 1839 года вместе с Аксаковыми Гоголь ездил из Москвы в Петербург. Это был самый лучший «итальянский» период жизни Гоголя, когда он, приезжая в Россию, был встречаем как любимый и читаемый классик («Ревизор» знала тогда вся читающая Россия), завершалась работа над первым томом «Мертвых душ», и у Николая Васильевича еще было в достатке жизненной энергии.
Итак, Сергей Тимофеевич Аксаков вспоминал:
«…мы выехали в четверг после обеда 26 октября. Я взял особый дилижанс, разделенный на два купе: в переднем сидели Миша и Гоголь, а в заднем – я с Верой. Оба купе сообщались двумя небольшими окнами, в которых деревянные рамки можно было поднимать и опускать: с нашей стороны в рамках были вставлены два зеркала. Это путешествие было для меня и для детей моих так приятно, так весело, что я и теперь вспоминаю о нем с удовольствием. Гоголь был так любезен, так постоянно шутлив, что мы помирали со смеху. Все эти шутки обыкновенно происходили на станциях или при разговорах с кондуктором и ямщиками. Самый обыкновенный вопрос или какое-нибудь требование Гоголь умел так сказать забавно, что мы сейчас начинали хохотать; иногда даже было нам совестно перед Гоголем, особенно когда мы бывали окружены толпою слушателей. В продолжение дороги, которая тянулась более четырех суток, Гоголь говорил иногда с увлечением о жизни в Италии, о живописи (которую очень любил и к которой имел решительный талант), об искусстве вообще, о комедии в особенности, о своем «Ревизоре»…».
Уже в 1839 году были заметны многие признаки будущей болезни Гоголя. В нем будто бы жили несколько человек. Пока основным был прежний молодой малороссийский щеголь, франт и острослов, покоритель петербургских салонов.
«Большую же часть во время езды, закутавшись в шинель, подняв ее воротник выше головы, он читал какую-то книгу, которую прятал под себя или клал в мешок, который всегда выносил с собою на станциях. В этом огромном мешке находились принадлежности туалета: какое-то масло, которым он мазал свои волосы, усы и эспаньолку, несколько головных щеток, из которых одна была очень большая и кривая: ею Гоголь расчесывал свои длинные волосы. Тут же были ножницы, щипчики и щеточки для ногтей и, наконец, несколько книг».
Но проявлялось и другое, пока малозаметное, то, что потом свело писателя в могилу. Друзья приписывали странности Гоголя его излишней чувствительности и впечатлительности, а заодно и русскому климату, столь суровому по сравнению с Италией.
«Гоголь чувствовал всегда, особенно в сидячем положении, необыкновенную зябкость; без сомнения, это было признаком болезненного состояния нерв, которые не пришли еще в свое нормальное положение после смерти Пушкина. Гоголь мог согревать ноги только ходьбою, и для того в дорогу он надел сверх сапогов длинные и толстые русские шерстяные чулки и сверх всего этого теплые медвежьи сапоги. Несмотря на то, он на каждой станции бегал по комнатам и даже улицам во все время, пока перекладывали лошадей, или просто ставил ноги в печку».
Но все же путешествие по ровному шоссе было приятным и необременительным. Путешественники получали удовольствие от возможности не беспокоиться о дорожных делах. Вся дорога изобиловала гостиницами, трактирами и постоялыми дворами.
«Ехали мы чрезвычайно медленно, потому что лошади, возившие дилижансы, едва таскали ноги, и Гоголь рассчитал, что на другой день, часов в пять пополудни, мы должны приехать в Торжок, следственно, должны там обедать, полакомиться знаменитыми котлетами Пожарского, и ради таковых причин дал нам только позавтракать, обедать же не дал. Мы весело повиновались такому распоряжению. Вместо пяти часов вечера мы приехали в Торжок в три часа утра. Гоголь шутил так забавно над будущим нашим утренним обедом, что мы с громким смехом взошли на лестницу известной гостиницы, а Гоголь сейчас заказал нам дюжину котлет с тем, чтоб других блюд не спрашивать. Через полчаса были готовы котлеты, и одна их наружность и запах возбудили сильный аппетит в проголодавшихся путешественниках. Котлеты были точно необыкновенно вкусны, но вдруг (кажется, первая Вера) мы все перестали жевать, а начали вытаскивать из своих ртов довольно длинные белокурые волосы. Картина была очень забавная, а шутки Гоголя придали столько комического этому приключению, что несколько минут мы только хохотали как безумные. Успокоившись, принялись мы рассматривать свои котлеты, и что же оказалось? В каждой из них мы нашли по нескольку десятков таких же длинных белокурых волос! Как они туда попали, я и теперь не понимаю. Предположения Гоголя были одно другого смешнее. Между прочим, он говорил с своим неподражаемым малороссийским юмором, что, «верно, повар был пьян и не выспался, что его разбудили и что он с досады рвал на себе волосы, когда готовил котлеты; а может быть, он и не пьян и очень добрый человек, а был болен недавно лихорадкой, отчего у него лезли волосы, которые и падали на кушанье, когда он приготовлял его, потряхивая своими белокурыми кудрями». Мы послали для объяснения за половым, и Гоголь предупредил нас, какой ответ мы получим от полового: «Волосы-с? Какие же тут волосы-с? Откуда прийти волосам-с? Это так-с, ничего-с! Куриные перушки или пух, и проч. и проч.». В самую эту минуту вошел половой и на предложенный нами вопрос отвечал точно то же, что говорил Гоголь, многое даже теми же самыми словами. Хохот до того овладел нами, что половой и наш человек посмотрели на нас, выпуча глаза от удивления, и я боялся, чтобы Вере не сделалось дурно. Наконец, припадок смеха прошел. Вера попросила себе разогреть бульону, а мы трое, вытаскав предварительно все волосы, принялись мужественно за котлеты. Так же весело продолжалась вся дорога…».
Поскольку, как пишет Аксаков, «Гоголь был тогда еще немножко гастроном; он взял на себя распоряжение нашим кофеем, чаем, завтраком и обедом», то знакомство с традиционной тверской кухней не ограничилось пожарскими котлетами. В качестве знаменитого дорожного сувенира все путешественники тогда покупали тверские пряники-жемки. О них пишут многие путешественники. К концу 1830-х годов слава макарон от Гальяни сошла уже на нет, А.Н. Островский прямо говорит, что «Тверь когда-то, по словам Пушкина, славилась макаронами, а теперь – пряниками». Вот и Аксаковы с Гоголем в губернской столице решили закупиться тверскими пряниками. Но без шуток и острот и здесь не обошлось:
«Не помню, где-то предлагали нам купить пряников. Гоголь, взявши один из них, начал с самым простодушным видом и серьезным голосом уверять продавца, что это не пряники, что он ошибся и захватил как-нибудь куски мыла вместо пряников, что и по белому их цвету это видно, да и пахнут они мылом, что пусть он сам отведает и что мыло стоит гораздо дороже, чем пряники. Продавец сначала очень серьезно и убедительно доказывал, что это точно пряники, а не мыло, и, наконец, рассердился. В моем рассказе ничего нет смешного, но, слушая Гоголя, не было возможности не смеяться…».
Если же называть другие адреса Гоголя на Тверской земле, то нужно упомянуть еще Ржев. Сюда, к знаменитому протоиерею Матвею Константиновскому (1791–1857) великий писатель приезжал в 1851 году. В Ржев приезжал уже совсем другой Гоголь. Изменившийся под влиянием многих душевных драм, глубоко и трагически осмысливавший свой жизненный путь, потерпевший неудачу с «Выбранными местами из переписки с друзьями» и мучительно рождавший второй том «Мертвых душ». Приезд Гоголя в Ржев и само общение его с ржевским протоиереем стали настолько важным событием в его биографии, что заслуживают особого рассказа.
Павел ИВАНОВ
