В конце марта Константин Рябенький зашел к нам в редакцию.
Подарил свой недавно выпущенный сборник «Неизбывное Обрадово»
и предложил для публикации подборку новых стихотворений.
16 апреля Константина Рябенького не стало…
Эту публикацию мы посвящаем памяти поэта.
Мастер пейзажа
Всеволоду Солодову
Опустела твоя мастерская,
и глядят сиротливо холсты.
Добрый Сева,
достоин ты рая,
а не черной немой пустоты.
Жизнь любил ты
во всех проявленьях.
Под игривое ржанье кобыл
не одно исходил ты селенье,
где восторженной кистью творил.
На мольберте пейзаж на картоне
начинал оживать и дышать,
и весна на подтаявшем склоне
под лучами ручьями журчать.
Обожал ты весенние веси,
когда вскроются реки от льда,
находил ты прогалочек в лесе,
где в этюдах звенела вода.
Привечал ты друзей и безродных.
До конца предан был доброте
и, как птица лесная,
свободным
кистью пел свою песнь
на холсте.
Лесной барабанщик
Оперенье радужное дятла
вызывает искренний восторг…
Словно в ложе сказочного театра,
я застыл, судьбе наперекор.
И смотрю внимательно на птицу.
Вот она по бронзовой сосне
выстучать мелодию стремится
в гулкой ароматной тишине.
Хочется плясать и петь под этот
необычный барабанный ритм,
славить удивительное лето,
не жалея небывалых рифм.
Дятел на мгновенье замирает
и, прослушав чутко тишину,
сердцем неуемным измеряет
перед лесом всю мою вину.
Он свою заботу о деревьях
не скрывает от случайных лиц.
И, не заслужив его доверья,
опускаю голову я ниц.
От жучков, личинок нет отбоя.
Потому-то дятел в тишине,
жертвуя отчаянно собою,
барабанит с толком по сосне.
Общение с природой
Когда душа исполнена прозренья,
то ясен каждый запах,
каждый звук,
и мысль моя на крыльях вдохновенья
стремится ввысь,
ей медлить недосуг.
Я с головою ухожу в природу.
Любуюсь редкой прелестью куста,
где на рябинах искры колобродят
и под ноги слетают неспроста.
Мне пенье птичье окрыляет душу,
а солнышко – ласкает мне глаза…
Я заповедей Божьих не нарушу.
Мне дороги растений голоса.
Они со мною и поют, и дышат,
и смотрят мне доверчиво в лицо.
Скажу я слово –
и они услышат,
в объятья заключат меня, в кольцо.
Душою отдаюсь я без остатка
березе и ромашке полевой.
В груди вдруг станет и светло, и сладко,
глаза плеснут небесной синевой…
Но ждут меня родные с нетерпеньем,
и в душный город возвращаюсь я…
Как тяжело утрачивать прозренье
и слепнуть
от проблем и бытия.
Малая Родина
Город бревенчатых изб
с русской затейливой вязью
лечит мне
мой организм
светлой любовью и страстью.
Крылья торговых рядов.
Ленинский сквер… Не забыли?
В храме по вере отцов
после войны окрестили
малым ребенком меня…
Так я и рос в сложном мире,
то – выходил из огня,
то – был мишенью, как в тире.
Выстоять, выдержать смог
злые земные напасти,
помня святой уголок
с тихим бревенчатым счастьем.
Улочек узких резьба,
строгость гранитных каналов,
это – и жизнь, и судьба,
это – конец и начало.
Вагонные думы
Сменяются пейзажи за окном
в бегущей по просторам электричке.
И я дремлю в вагоне по привычке
или охвачен думой о былом.
Перебираю в памяти года.
Просеиваю главные событья.
Мои проступки и мои открытья,
как в невод, попадают иногда.
Тащу на свет сверкающий улов
и тут же терпеливо разбираю.
Вот здесь: я шел вдоль пропасти по краю
и мог бы наломать немало дров.
А там – включал за
перед напором наглым чинодрала.
За это жизнь не раз меня карала.
Где надо вплавь, я почему-то – вброд.
И все-таки я поменять судьбу
на лучшую из лучших – не желаю.
Пейзажи за окном в пути листаю
да вспоминаю отчую избу.
Страна дошла до ручки,
до того,
что горький на душе моей осадок…
Чтобы в семье достаток был,
порядок –
хозяин нужен,
только и всего.
Сито совести
Сквозь сито совести просею
грехи житейские свои,
чтоб замолить душою всею
во имя счастья и любви.
Молитвы мне и не хватало,
чтобы очиститься до дна.
И мне дышать вольготней стало,
и в сердце сгладилась вина.
Услыша в небе чистом звоны,
перекрещу ущербный лоб,
чтоб ночи не были бессонны,
не бил мучительно озноб.
Жизнь состраданьем чутким полнить,
о соучастье не трубя,
Христовы заповеди помнить,
любить всех ближних,
как себя.
УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ
Зацветает храм свечами.
Поклонюсь я до земли.
– Утоли мои печали,
Божья Матерь, утоли!..
Все увидит. Все услышит.
Тронет душу говорок,
что возник под сводом крыши:
– Не печалуйся, сынок!..
Станет легче и светлее.
Схлынет горестей река.
Божья Матерь пожалеет
неразумного сынка.
Перед строгими очами
я смогу произнести:
– Утоли мои печали!
Душу грешную прости!..
ЦЕНА МОЕЙ ЖИЗНИ
Научился жизнь ценить.
Только та – вся пролетела.
Лишь крылом чуть-чуть задела
да встряхнула, так и быть.
Начинаю вспоминать:
передряги, потрясенья…
Где же чудное мгновенье?
Где отец мой? Где же мать?
Унеслось, и не вернуть,
без следа и без возврата…
Раз – утрата, два – утрата,
вот и весь мой славный путь.
А казалось мне: живи!
Жизнь – без края, без предела.
Там девчонка в платье белом
объясняется в любви…
Будут дети,
а потом
все придет само собою…
Не поспоришь, брат, с судьбою.
Все осталось – за бортом!..
РАССУЖДЕНИЯ О СУДЬБЕ
У каждого судьба своя.
Распорядиться по-хозяйски
своей житухой вздумал я,
совсем не в пику попрошайке.
Я, как тетрадь, разлиновал
все предстоящее на годы,
но не сбылось, что загадал, –
свои законы у природы.
Напрасно бился головой
в непробиваемую стену.
Что предначертано судьбой –
не поддается перемену.
Всегда я был самим собой
в любой житейской передряге
и до доски до гробовой
не растерял в душе отваги.
ДВАДЦАТЬ ПЕРВОМУ ВЕКУ
Хмурю долго кудлатые брови.
Что грядущий мне век уготовил?
Чем смогу я себя защитить?
Только словом святым, может быть.
Если слово мне будет подвластно.
Что свобода? Что глупая гласность?
Без копейки – зачем мне они
в наши нищие, злобные дни?
Ни работы вокруг, ни зарплаты,
Только праздников красные даты.
Вот от пенсии – рожки да ножки,
на еду для обиженной кошки,
что не ловит мышей… Ну хоть тресни!
Мне осталось: петь грустные песни.
Но за них мне рубля не заплатят.
Жуй сухарь на дощатых полатях.
Вот водою сырой запиваю
И про голод уже забываю.
Что мне ждать от коварного века,
Кроме манны холодного снега?
НАНОСНАЯ БРАВАДА
Я гуляю, как хочу.
Водку пью, пляшу азартно.
Над бедою хохочу
и не думаю о завтра.
А иначе – страшно, брат!
Можно враз с ума свихнуться.
Наносной крутой азарт,
это чтоб не захлебнуться
от житейских неудач,
от потерь и от страданий.
Хочешь – пой! А хочешь – плачь!
Вот и весь предел желаний.
Потому я водку пью,
но залить не в силах горе.
То рыдаю, то пою
со слезой, застрявшей в горле.
Выходить из тупика,
понимаю, будет сложно.
Ни друзей и ни врага.
Весь облит я грязной ложью.
И гудят в душе пожары.
Никогда не сдамся в плен.
Не напрасно мать рожала,
поднимусь и я с колен.
А что пить, плясать умею
и азартно хохотать…
Каждый русский разумеет:
всласть работать,
всласть страдать.
