«Дневники и воспоминания» известного тверского писателя и многолетнего редактора «Тверских ведомостей» Владимира Исакова, изданные двумя томами в 2006 и 2011 годах, – это летопись жизни России в один из драматических моментов ее истории в конце XX – начале XXI века. Сегодня мы публикуем выдержки из «Дневников и воспоминаний», которые, как нам кажется, позволяют понять этого необычного человека – подвижника прекрасного, неустанного пропагандиста природы и религии, для которого не было ничего невозможного, который не просто болел душой за Россию и Тверскую землю, но очень многое сделал для духовного возрождения нашего края.
***
В МГУ я поступил в августе 1962-го. Мы, трое провинциалов, приехали сюда свободными, дерзкими и переполняемые своей молодостью. Факультет журналистики МГУ в то время, как и сейчас, считался весьма престижным. Поэтому на факультете, чуть раньше нас, учились дочери Хрущева – Радда и Юлия, дочь Буденного Нина, много других студентов с громкими фамилиями. (На филфаке, этажом выше, чуть раньше училась Светлана Сталина.)
Я, как и многие москвичи, увлекался всем запрещенным – читал запрещенные книги, ходил в полузапрещенную церковь, смотрел полузапрещенные фильмы, спектакли, выставки.
Хорошо помню общую атмосферу тех лет – атмосферу Москвы, университета и в меньшей степени – собственно учебу как таковую. Наша группа благодаря замечательной преподавательнице Л.В. Богановой скоро оказалась наиболее продвинутой и превратилась в группу международников. Кроме меня, все были москвичи: Чернышов и Пахомов впоследствии работали в корпункте ТАСС в Нью-Йорке, Захаров – в иностранной редакции Всесоюзного радио, Андрунас – на кафедре зарубежной журналистики МГУ. Я, вызывая недоумение, уехал в Калинин – в то время я был, так сказать, религиозным философом, мечтал о жизни среди природы, и вообще планы на будущее, как и всегда, у меня были экстравагантные.
***
Впервые я оказался в Твери (тогда Калинине) летом 1964 года. После второго курса я выбирал редакцию, куда поехать на практику. Был выбор между Владивостоком, Астраханью и Калинином, и я, только из-за Селигера, поехал сюда.
«Калининская правда» времен Лапшина (конец 60-х годов) запомнилась мне как сильная редакция, где было много хороших журналистов. Звездами газеты, делавшими славу «Калининской правде» той поры, были несколько человек: Дмитрий Званцев, Евгений Борисов, Александр Гевелинг. Написать материал, который украсит номер, было делом престижа, и старались не из-за гонорара – из честолюбия.
В 69-м году я перешел в «Смену». Редактором тогда был Вася Пономарев, ответственным секретарем – Алексей Пьянов. Я занимался в «Смене» культурой, вел краеведческий отдел, напечатал множество статей о погибавших храмах (одну церковь, Георгиевскую в Торжке, помешал взорвать), много ездил и ходил по области, свидетелем чего остались мои тогдашние очерки о Селигере – «Пешком по деревням». А в 71-м снова вернулся в «Калининскую правду» и уехал собкором в Осташков.
Работа в «Калининской правде» каждому из нас давала множество впечатлений. Но работа эта многое и отняла у нас. Она отнимала все время. Однажды в Москве, на совещании молодых писателей, куда я ездил, году, кажется, в 77-м, известный критик Ю.А. Лукин, который меня любил и писал обо мне, узнав, что я десять лет работаю в областной газете, прищучил меня наедине и начал ругать:
– Что вы делаете? Зачем? Уходите из газеты немедленно…
В конце 78-го года из «Калининской правды» я, действительно, ушел. Но только потому, что меня пригласили в «Советскую Россию» – лучшую центральную газету тех лет. Около полугода я просидел в Москве, в редакции, и снова поехал собкором – в Петрозаводск, в Карелию.
***
В 1971 году, когда я уезжал жить на Селигер, в голове у меня был, откровенно говоря, необычный идейный набор: странствия Христа по Галилейскому озеру, русские монастыри на озерах, Эмерсон, Пришвин, поэты «Озерной школы», озерные национальные парки в Англии и Америке.
Сказать, что мне хотелось создать на Селигере первый в России национальный парк, значит ничего не сказать. Мне хотелось перевернуть сознание людей, обратить их к религии и природе.
В то время я начал писать книгу о Селигере, и это казалось мне первым шагом к осуществлению моих планов.
***
Почему с молодости мне хотелось писать? По-видимому, таким образом пробуждается наша душа. Кто-то поет. Кто-то сочиняет музыку. Кто-то рисует. Все это попытки нашей души выразиться, материализовать себя.
Главное, что жило в моей душе, о чем мне всегда хотелось писать, были природа и религия. Это всегдашнее стремление моей души увело меня из Москвы, а вскоре и из Калинина туда, где природы и религии было, по моему ощущению, больше всего. Где все кругом было природа и религия.
Так родилась моя первая книга «Под солнцем Селигера» – выражение моей любви к этому озеру, к храмам на его берегах, к той благодати, которая пребывает в этих местах. Книжка вышла тиражом пятьдесят тысяч и разошлась по всему Союзу. Долгие годы меня знали именно по ней, писали, звонили и приезжали из самых далеких мест – то, например, с Украины, то откуда-то из Сибири.
После этого мне постоянно заказывали написать что-нибудь про Селигер – в журналы «Юность», «Смена», «Волга», в альманах «Ветер странствий» и разные сборники. В 1978 году у меня вышло две книги о Селигере: «Дом на берегу» и «У синего озера». Помимо добрых рецензий, показателем отношения к книгам были письма читателей. Писем было много, и очень трогательных.
Живя в Карелии, по заказу издательства «Советская Россия» я написал книгу «Прогулки по Валааму», а потом, вернувшись в Калинин, книгу «У истоков Волги». В 1984 году в «Московском рабочем» у меня вышла книга «Макушка Валдая». Чуть позже по заказу «Профиздата» я написал новую книгу о Селигере. Тиражи всех этих книг были от тридцати до ста тысяч, и благодаря этому их знали обычно по всему Союзу. Последней книгой, которую я написал и успел издать до развала традиционных издательств, была книга «Требуются подвижники» в «Современнике».
В 90-е годы меня увлекла другая литература, совершенно не сравнимая с современной. Таким образом, я взялся за то, чем исподволь занимался давно, с 70-х годов. В 1990 году я перевел и прокомментировал написанную в XIV веке «Повесть о Михаиле Тверском». В последующие годы – тверские летописи, повести о тверских князьях, жития тверских святых и другие памятники литературы Древней Твери. В 2000-х годах они вышли большими томами и составили свод тверской классики.
***
В первый раз меня избирали главным редактором «Тверских ведомостей» в июне 1990 года, на сессии областного Совета. Время было горячее. Страсти кипели по всякому поводу. По поводу редактора новой газеты – тем более. Я был одинаково чужим и партократам, и демократам. И те, и другие смотрели на меня с прищуром, не знали, чего от меня ждать. Я начал возрождать старые, еще дореволюционные «Тверские ведомости». Что это будет за газета, никто не знал. Мне было тогда 46 лет, я совершенно ни от кого не зависел, делал все, что мне вздумается, и – сегодня трудно поверить – в то время это было возможно.
27 августа 1990 года вышел первый номер современных «Тверских ведомостей». Это была первая новая газета в Твери и одна из первых газет такого рода в России. Интерес к ней был огромный. Мы, редакция всего в несколько человек, делали ее очень легко, на одном дыхании.
А авторы газеты! Кто только не бывал у нас в гостях. Жорес Медведев из Лондона, его брат Рой Медведев из Москвы, философ Виктор Аксючиц, писатели Пётр Проскурин и Эдуард Лимонов, путешественник Фёдор Конюхов.
В жизни современных «Тверских ведомостей» было многое. За критику Ельцина и Гайдара нас пытались закрыть. Меня как редактора не раз хотели убрать. Были у нас суды, пикеты на улицах, длительные тяжбы в кабинетах власти. Мы выдержали все.
При случае я всегда напоминаю о том, что «Тверские ведомости» основаны в 1839 году, а редакторами нашей газеты были И.И. Лажечников и М.Е. Салтыков-Щедрин. Это кое к чему обязывает.
***
В 1990 году мы, несколько человек – А.С. Чубисов, А.С. Кокарев, Л.Г. Юга, В.П. Смирнов и я – поставили крест на часовне над истоком Волги. Отец Владимир (архимандрит Вассиан) совершил освящение истока. Так началась (точнее, возродилась с дореволюционных времен) традиция ежегодного освящения истока Волги.
В то время, в 89-м и 90-м годах, пожалуй, самой мощной общественной культурно-экологической организацией в России был Комитет спасения Волги. Я был председателем тверского Комитета спасения Волги и членом российского правления.
Одной из главных задач мы считали возрождение православия и православного отношения к природе – как творению Бога, Божьему дару. Освящение Волги и ее истока должно было стать первым шагом к этому. 28 июня 90-го года мы приехали на исток, сняли шпиль, долгие годы стоявший на избушке над истоком Волги, и поставили над ней привезенный с собою дубовый крест. Так избушка превратилась в часовню. На следующее утро, как мы и договорились, приехал отец Владимир. Мы с Кокаревым нашли и принесли большую икону Воскресения. На истоке по случаю невиданного события собралась вся деревня. День был довольно пасмурный, но по ходу водосвятного молебна все прояснялся и, наконец, когда отец Владимир начал окроплять часовню и всех нас освященной волжской водой, выглянуло солнце, осветило крест и неожиданно, вдруг, прошел короткий и теплый дождь.
Когда молебен окончился, из Осташкова прилетела машина с несколькими начальниками. В городе прошел слух, что «Исаков что-то делает на истоке». Лица у приехавших были растерянные. С одной стороны, как любили в ту пору говорить по всякому поводу, «кто разрешил?». С другой – снимать поставленный крест никто уже не решился.
Первое освящение истока для всех нас осталось таким важным событием, что мы не забываем о нем до сих пор, как будто после этого все мы стали родными.
***
Лет после сорока, поддавшись неосознанному влечению, я все же нашел профессию, которая была, по-видимому, написана мне на роду. Я начал читать старинные рукописи, переводить и комментировать литературные памятники. Занимайся я этим с молодости, я сделал бы гораздо больше. Но даже и сейчас я чувствую, что это, может быть, главное, что мне удалось сделать.
15 февраля 2006 года. Представление «Тверской классики» в научном зале Горьковской библиотеки. Я говорю о величии древней русской (в том числе и древней тверской) литературы. Говорю о том, что литература эта практически еще неизвестна, и мы только-только на подступах к ней. Сегодня, начиная читать летописи, летописные повести, жития, мы должны понимать, что это – явления того же порядка, что и лучшие наши, древнейшие храмы, иконы, песнопения. Это – лучшее, что есть в нашей культуре. Конечно, в такие тексты надо войти, привыкнуть к ним. Не сразу и не всем они открывают свое величие, свою красоту. Но те, кому открывается эта красота, входят в совершенно другой мир.
МАКУШКА ВАЛДАЯ
Владимир ИСАКОВ
Каждый раз, когда я смотрю на карту Валдайской возвышенности, все невольно напоминает мне мою молодость.
Вот речка Логовежь. В начале лета, чуть потеплеет, мы брали удочки, ехали до деревни Марьино и по грязи, с тяжелыми рюкзаками пробирались на знакомый омут. Какой это был омут! В его тихом, темном зеркале, среди ивовой чащи жила неразгаданная тайна. Мы купались в ледяной воде. Ходили босиком по колючей зеленой траве. Часами смотрели на неподвижные поплавки в омуте. Пахло черемухой. На макушках деревьев качались дрозды. В глубине, под корягами, ходили налимы. Мы ставили донки, и по ночам, в темноте, от клева налимов над рекой долго звенели колокольчики.
Вот Большая Коша. Где-то в начале этой реки, на краю болота Лыткинский Мох, есть остров глухого елового леса. Весной, по сугробам снега и потокам воды мы приходили сюда на глухариные тока. В сумерках, под вечер, выбирали ровное место на льду. Таскали жерди и делали постель в два наката. Натягивали брезент от ветра, разжигали костер и на морозе, на жердях, под шум леса сладко укладывались спать. Среди ночи, задолго до рассвета, надо было вставать, по ледяной корке осторожно идти на ток и по часу, по два, не шевелясь, стоять под какой-нибудь елкой. Было зябко, на морозе в резиновых сапогах коченели ноги, но азарт пересиливал все. Мы замирали, закрывали от напряжения глаза и слушали, слушали, пока наверху, в темноте, неизвестно где, не раздавался первый, волнующий, чуть различимый щелчок. Начинали токовать глухари …
Вот речка Мшена. Малозаметный ручей, тихо плывущий среди холмов, по низинам, мимо деревень Щучье, Веретье, Мошенка. Как сейчас вижу эти зеленые моховые холмы в сосновом бору. Тихий сентябрьский день. Длинные лучи солнца между деревьев. Кусты вереска. Белые грибы росли здесь на самом виду. Вдоль тропинки и прямо на ней, под маленькими сосенками, стояли боровики. Надо было раздвинуть мох, взять гриб за широкую, как груша, ножку и аккуратно обрезать со всех сторон. Так, покружив на месте, мы набирали корзины грибов.
Реки, озера, леса, холмы, дороги, тропинки… Сколько счастливых дней прожито в этих местах! Сколько знакомых, дорогих лиц встает в памяти при взгляде на название каждого города, каждой деревни!
В годы жизни на Селигере я часто ездил на реку Поведь. Мы ловили там хариуса. Но не это было самым заманчивым. В верховьях Поведи, за деревнями Сидорково, Ильятино, Иловицы, была макушка Валдая, на которой мне все хотелось как-нибудь побывать.
Странное дело — о ней, о высшей точке Валдайской возвышенности, никто ничего не знал. Никто туда не ходил, никто не мог сказать, где она. На географических картах в начале Поведи просто стояла точка с цифрой 347 (высотой над уровнем моря).
Эта точка всегда казалась мне, и теперь кажется, чем-то таинственным. Удивляло даже не то, что одни здешние речки текут в Балтийское море, другие — в Каспийское. Не то, что на возвышенности, в лесах, находится множество болот. И даже не то, что кто-то прошел все эти леса и сказал: «Вот, высшая точка находится здесь». Самое удивительное, как мне казалось, состояло в том, что, если прийти на макушку Валдая, можно увидеть и понять что-то такое важное, чего не понять в других местах.
В том году, летом, у меня родился сын. Наверное, я никогда не собрался бы идти неведомо куда, но тут для этого хождения была как бы причина. Другие ходят на Джомолунгму, плавают вокруг света. Я дал более скромный обет — сходить не макушку Валдая.
Главная трудность состояла в том, чтобы ее найти. После того как географы обнаружили высоту 347, в этих местах многое изменилось. Часть леса была вырублена, сплавлена по рекам. На протяжении десятков лет, по словам лесников, сюда никто не ходил. Так что теперь ту же гору предстояло открывать заново. Я запасся анероидом (прибором для определения высоты) и от деревни Сидорково пошел вверх по Поведи, в направлении Иловиц.
Сначала я шел по дорогам, потом по тропинкам, потом по руслу Поведи. В то время, осенью, она была мелкой, но чем дальше, тем больше напоминала реку в горах — среди высоких обрывистых берегов с шумом несся по камням быстрый поток, не похожий на речку Поведь там, в среднем течении.
Я долго шел по реке, потом по болотам, по кочкам, по густому чапыжнику. Оттуда, куда я шел, бежали многочисленные ручьи. С каждым километром стрелка анероида поднималась все выше. Наконец, подсчитав давление, я понял, что достиг уровня примерно около трехсот двадцати метров. Где-то здесь, видимо, и надо было искать вершину Валдая.
Мелколесье постепенно сменилось непроходимым еловым лесом. Если раньше видны были следы волоков, по которым возили лес, кое-где попадались просеки, то теперь кругом стоял непроглядный урман. Невидимая гора постоянно чудилась мне рядом, в какой-нибудь сотне метров, но там, куда я приходил, раз за разом оказывалось ровное место.
Наконец, выйдя из очередного болота и валясь с ног от усталости, я начал подниматься, как мне казалось, куда-то вверх. Сердце мое билось. Среди чащи виднелась небольшая прогалина. Я вышел на нее и увидел остатки геодезической вышки. В свое время она стояла на вершине Валдая. От нее на многие километры волнами расходились зеленые, в лесах, гряды холмов.
Я растерянно улыбался и все смотрел кругом, словно пил холодную воду и никак не мог напиться. У меня было чувство, что эти леса, холмы, болота, каждый километр земли и воды, пройденные мною пешком, все было мое. Я помнил каждое дерево, на котором заломил вешку, каждую кочку, на которой садился отдыхать.
Забылось, растаяло все мелкое, тревожащее, ничтожное. Мир был велик и прост. Я сидел на вершине Валдая и думал о своем сыне.
Потом у меня родился второй сын. Я снова побывал в тех же местах — с другой стороны, через эстонские хутора. Но мысли мои снова были о доме.
Какими они будут, мои сыновья?
Придет пора — мы так же пойдем в лес, на реку, на озеро. Будем ловить рыбу, собирать грибы, просто ходить по нашей ненаглядной земле. Будут ли они любить все это? Будут ли они когда-нибудь любить меня так же, как я люблю и всегда буду любить их?
1984 г.
