На сайте газеты «Жарковский вестник» 26 марта была размещена статья под названием «В память о живых и мертвых».
Живых очевидцев Великой Отечественной, к сожалению, остается не так уж и много, тем ценнее их воспоминания о том горестном, полном страданий и лишений и одновременно героическом времени.
Для семьи жарковчанки В.П. Косовой и семьи ее мужа война стала самой трагической страницей в жизни — столько бед выпало на их долю. Сегодня вместе с Валентиной Прокофьевной мы расскажем о страшной участи ее супруга В.С. Косова и его родных, ставших узниками трудового концентрационного лагеря, а помогут нам в этом воспоминания самого Виктора Семеновича, записанные им в старой тетрадке «в линейку», долгие годы бережно хранимой женой и сыном. В начале же обратимся к рассказанному Прокофьевной, также испытавшей на себе военное лихолетье, об истории его семьи.
Родина матери В.С. Косова Александры Васильевны — деревня Абурочное, что была еще не так давно возле Уплохова. Жили зажиточно — ее отец имел мельницу и маслобойку. С приходом советской власти семью раскулачили.
Оставшись ни с чем, отец Шуры забрал домочадцев (помимо нее было еще трое детей) и переехал в Ярцево. Будучи трудолюбивым и предприимчивым человеком, он и там не остался не у дел: купил четырех лошадей и подрядился возить торф для имевшейся там ткацкой фабрики, поручив это детям. Ежедневная многочасовая работа дала результат — из квартиры, в которой обитали после вынужденного переезда, спустя некоторое время, перебрались во вновь построенный дом и опять зажили безбедно.
А потом началась война, и все дедово семейство, кроме его самого, оказалось в трудовом концентрационном лагере. «Вот что пишет об этом значительном периоде времени Виктор Семенович: «Я, Косов Виктор Семенович, родился 12 февраля 1939 года в городе Ярцеве Смоленской области. Мать — Косова Александра Васильевна 1919 года рождения, отец — Косов Семен Данилович 1918 года рождения.
В первые недели войны наш город был разбит немцами, а я с матерью, ее сестрой Кулешовой Матреной Васильевной и бабушкой Кулешовой Прасковьей Дмитриевной оказался в Польше возле города Нойштут или, как еще говорили, Госсентин в лагере для восточных рабочих.
В силу малых лет память сохранила далеко не все из того времени, однако же многое помнится. Лагерь, куда нас привезли, состоял из двух бараков, окруженных колючей проволокой, за которой находились порядка 150—180 человек мужчин и женщин, были и дети.
Пленные работали на неподалеку стоящей мебельной фабрике, сколачивали ящики для снарядов, просеивали песок, видимо, для того, чтобы пересыпать их. Кормили очень скудно — давали по чашке жидкой баланды, поэтому всегда очень хотелось есть. Чувство голода было постоянным. Мать, будучи по своей природе физически сильной, чтобы получить еще одну порцию на родных, старалась делать по две нормы.
Увидев в нечеловеческом труде ради миски пустой похлебки желание работать на врага, наши хотели ее убить. Возможно, так и случилось бы, не вмешайся сестра Мотя, которой случайно удалось узнать о затевающемся убийстве. Притворившись больной, она сказала, что так мама поступала, чтобы спасти ее от голодной смерти.
Жизнь моих родных в лагере облегчало то обстоятельство, что бабушка умела лечить или, как тогда это называли, «заговаривать» болезни, пупки от грыжи, рожу и другие, о чем каким-то образом узнали охранявшие лагерь поляки. Время от времени они выпускали нас из лагеря, чтобы Прося лечила их родственников или домашний скот. В такие походы бабушка брала меня с собой, и после посещения больных мы ходили с ней по округе попрошайничать. Как и все, поляки тоже были разными, одни, сжалившись над истощенными старухой и мальчиком, давали по кусочку хлеба или картофелине, другие травили собаками, а то и били палками.
Однажды нам несказанно повезло: в развалинах одного из домов нашли головку сахара. Расстелив на земле фартук, бабушка расколола его на мелкие кусочки, и один дала мне. Какое же это было счастье! Потом она выделяла нам всем по кусочку в день.
Спасало нас от крайнего истощения и то, что, бывая за пределами лагеря, мы с бабушкой находили щавель, крапиву и другие съедобные травы, которые она знала, а также яблоки. Все это при большой осторожности проносили в барак. Запомнилось, как однажды нам повезло найти, нарвать свекольной ботвы и также пронести ее в барак. В общем, бабушкино присутствие стало для нас спасением в условиях сурового лагерного режима, где расстреливали за малейшую провинность, а голод был нормой.
Так мы жили в неволе на чужой земле, пока нас не освободила Красная армия. Не передать той радости, которую испытали все узники при виде наших бойцов. Я же тогда впервые увидел улыбку на лицах своих родных — до этой поры мне, ребенку, казалось, что они просто не умеют улыбаться…»
На этом запись в тетради, сделанная рукой Виктора Семеновича Косова, заканчивается. Рассказ об истории семьи мужа продолжит Валентина Прокофьевна.
«После освобождения мои будущие свекровь, муж и его тетя приехали в Жарки, где их никто не ждал. Переживали голодное время вместе со всеми. Многие тогда были вынуждены ездить на заработки в Прибалтику. Отправилась туда и Александра Васильевна. Работу нашла на хуторе неподалеку от Резекне — ухаживала за хозяйскими коровами, молоко от них носила продавать на базар за восемь километров от хозяйского дома.
Подсобрав деньжат, вернулась в Жарки и купила здесь маленькую хатенку из шпал, куда перебрались тетя с бабушкой и маленьким Витей, а сама вновь отправилась в Латвию в добровольное рабство.
Неисповедимы жизненные дороги: стоя в очередной раз на рынке с хозяйским молоком, в толпе покупателей она увидела своего отца. Встреча оказалась неожиданной для обоих. Он рассказал, как избежал немецкого плена. Случайно услышав, что везут их не для того, чтобы получить обещанную землю и трудиться на ней для себя, а для тяжелой работы на оккупантов, он смог спрыгнуть с поезда, следовавшего по территории Латвии, где и остался впоследствии.
Что же касается самой Александры Васильевны, то, приехав домой совсем, она построила большую избу, долгое время кормила детей в школьной столовой. Будучи хорошим поваром, делала это по совести, ни разу не позволив принести домочадцам какой-либо пирожок или еще что от школьных обедов, и не позволяла этого никому из своих помощников. Ушла из жизни, будучи полностью слепой, в возрасте 93 лет.
Бабушки Шуры давно уже нет, но ее родные продолжают хранить старую, привезенную пленницей из лагеря корзину, служившую ей для переноса камней — немое свидетельство фашистской неволи.
…Пройдут годы, века, но человечество будет снова и снова обращаться к прошлому. Жутко и больно возвращаться к истории Великой Отечественной, еще больнее — через судьбы своих земляков, тех, кого хорошо знаешь или знал, с кем рядом живешь или жил, как в случае с Александрой Васильевной Косовой, хорошо знакомой старшему поколению жарковчан. Но мы обязаны знать эту историю. Знать и помнить!
