– Шесть лет строился собор на месте старого и вышел таким, каким видим его теперь. Мирно почиет в нем и сам строитель. Он не расскажет нам более, сколько забот, сколько тревог пережил он при построении своего храма, кто помогал и кто мешал ему в этом трудном деле, что огорчало и что радовало его. В одинокой келье своего владычного дома, на том месте, где теперь стоит дворец, он сидит над планами и сметами своего детища; он сравнивает их с такими же – Успенского Московского собора, взятого им за образец; перед ним, в его воображении глубокие рвы, вырытые для фундамента собора, груды кирпича нового и старого, сотни разных рабочих; он идет взглянуть на работы и беседует с подрядчиками, мастеровыми, иконописцами; он думает о том, как лучше сделать крышу, крепки ли вышли своды, какие новые писать иконы, кому следует и когда следует платить за работы. Да, он не расскажет нам уже более о том, что пережил он в это время постройки собора! Отходя мирно ко сну, усталый от забот, от хлопот, он преклоняет колена пред иконой Божией Матери, преподобного Сергия и молит Господа о том, чтобы дал ему сил увидеть и тот великий день, когда совершится окончание его храма, когда можно в созданном им храме ему помолиться, – медленно, ровным торжественным голосом зачитал он.
– Прелестно, просто замечательно! Не могла никак заподозрить в вас такую чувствительность, дорогой Николай Николаевич. По-видимому, этот епископ очень вас вдохновил, – прервала повисшую паузу Елизавета Карловна.
Все словно только и ждали этих ее слов. Полились восторги. Николая Николаевича окружили, трясли, били по плечу. Потом гости пошли на веранду, куда был внесен преогромный пузатый самовар.
Позже, перебирая в памяти детали вечера, на котором он, Николай Николаевич Канунников, читал гостям отрывки из своей книги об истории Спасо-Преображенского собора, только что вышедшей и приятно хрустящей, он задумчиво повторил ту самую фразу. Она прыснула из угла, вдогонку:
– Не только вдохновил нашего Николая Николаевича епископ Сергий, но и погубить пытается.
Ударило наотмашь, как плетью, вернув к делам грустным, несправедливым, препохабным. В кармане у Канунникова лежало письмо от директора гимназии, и завтра же на него надлежало дать ответ.
Дело гимназиста П.
Нет, не зря укололи Канунникова на вечеринке ролью епископа Сергия в его личной судьбе – судьбе маленького школьного учителя и любителя-краеведа. Дело было так: неделю назад, взяв пистолет из верхнего ящика стола своего отца, влиятельного генерала в отставке, гимназист П. пошел к Волге и застрелился. На столе гимназиста была найдена записка содержания туманного и неясного. Гимназические приятели П. уверяли в голос, что виной всему нервический характер самоубийцы и жестокосердие девицы Н., к которой П. питал страсть бешеную, романтическую, неразделенную. А вот у отца П. на сей счет было иное мнение: с сыном у него накануне вышел крупный спор про политику и историю. Мальчик дерзил, бросил отцу в лицо обвинение: раньше достойные люди Твери строили храмы на свои кровные, а сейчас такие, как ты, последнюю копейку городскую отнять готовы. Скандал был страшный. Не из вредности ли взял П. наутро злополучный револьвер, чтобы досадить отцу? Но откуда у тихого домашнего мальчика в голове дерзновенные мысли? Тут и вспомнили, что ходил ведь П. в гимназический исторический кружок, который вел Канунников. Родилась грязная, неприличная сплетня – не так-то, мол, прост благонадежный скромный учитель. И книжки его не так просты. Он на заседаниях кружка, рассказывая про великих людей тверского прошлого, проводит опасные параллели с нынешним днем, внушая юношеству скверные мысли. Глупость и чушь, но доброжелатели пишут анонимки, и вот уже директор гимназии шлет Канунникову письмо, требуя ответа. Не передает лично в руки, а отправляет по почте: чтоб, значит, со штемпелем, чтоб официально. На душе у краеведа было мерзко и пусто. Не сходилось в голове, как же так: за труды краеведческие хвалят, а за глупость сумасбродного подростка готовы тайком сжить со свету.
– Не так ли и тверской епископ Сергий строил в конце мрачного XVII века новый собор, под лесть на обедах и поношения в спину? – вспомнил учитель любимую главу собственной книги.
Путь ученика
На директорское письмо Канунников ответил. На душе полегчало. В школе все вроде как было по-прежнему, в городе ему кланялись, всюду звали. Но в четверг на собрание своего исторического кружка он шел с опаской. Оказалось, не напрасно: в классе ждал его один-единственный человек – сын аптекаря Фортов, прыщавый застенчивый мальчик.
– Сегодня гимнастические соревнования, вот, видно, на них все и ушли, – покраснел Фортов, соврав во спасение самолюбия наставника.
– Ну ладно, что ж. О чем же сегодня поговорим? – бодро скомандовал Канунников.
– Вы обещали в прошлый раз поделиться своим мнением насчет сноса Спасо-Преображенского собора в XVII веке. Помните, вы ведь рассказывали, что тогдашний тверской епископ Сергий решил разобрать и снести ветхий собор, который стоял веками, и его трудами за шесть лет был отстроен новый, в подражание Успенскому собору Кремля. Мы на вас еще тогда нападали, потому что это ведь полное варварство, невежество и темная дикость – сносить древний храм. Вы же говорили, что понимаете Сергия, и у вас есть тележка аргументов в его защиту. И тогда П. (тут Фортов запнулся, но сделал усилие и повторил фамилию)… И тогда П. потребовал эту вашу тележку, вы же пообещали вернуться к вопросу в следующий раз.
Канунников слушал эту сбивчивую речь, а в воздухе витала смутная угроза, и он чувствовал ее нутром. Не подослан ли ученик директором? «Надо заканчивать с кружком. Пустая затея, да и время не то, не до истории», – подумал учитель.
Но ученик ждал, и ему нужно было что-то отвечать.
– Понимаешь, в чем дело, – начал Канунников. – Так уж устроен мир, что когда начинаешь в нем что-то менять, нужно быть готовым бороться с обстоятельствами. Что мы в сущности знаем о тверском епископе Сергии? Что был такой вот епископ, родился в Осташкове, был архимандритом монастыря в Торжке, потом положен в тверские епископы. И все у него было ведь хорошо, и характера он был спокойного, со всеми ладил. А поди ж ты, совершил настоящий подвиг – все свои деньги потратил на строительство нового собора взамен ветхого. Сам платил строителям, сам все придумывал, сам смотрел, как идут работы. Как думаешь, почему?
Фортов молчал.
– И я не знаю. Но, думаю, собор так обветшал, что стал попросту опасен. Там камень упадет, там скрипнет, тут щелкнет. Сергий понял: надо перестраивать. Понравилась ли эта затея в ту пору верующим в Твери? Не думаю, не думаю… Наоборот, так и вижу, как идет тверской епископ по городу, а вслед ему шепотки: «И не стыдно ж ему, седому луню, что удумал, старое рушить. А еще святому Сергию Радонежскому по ночам молится. Только святой-то цельный монастырь построил, а этот вон от гордыни древность крушит…». Все это понимая и слыша, епископ и решил: строить буду на свои кровные, чтобы не дать врагам ни одной карты в рукав. Моя затея, мои деньги, я и отвечать буду, если что не так! Всем бы нам у тверского епископа Сергия такому да поучиться…
Брякнул Канунников и внутренне себя отругал. Не хотел ведь, не хотел, а вот же, не сдержался. Случись чужое ухо, расслышали бы крамолу.
Фортов словно почуял учительский страх. Мялся-мялся и выдал:
– Николай Николаевич, вы зря беспокоитесь. Уже доискались, почему П. застрелился, а мы так и сразу знали. У его папаши с горничной роман. П. же в нее был влюблен. Ставил отцу ультиматумы, норов показывал. А под конец и выкинул штуку.
– Но постой, – изумился Канунников. – Разве отец у П. этого не знал? Что ж до такого-то надо было доводить?
– Знает, как не знать. Но вы же, Николай Николаевич, сами сейчас все и объяснили. Чтоб что-то заново построить, решительность нужна. А раз ее нет, то потом и выходит: один дурак стреляется, а у другого виноваты вы да наш кружок истории. Так проще, чем бороться с обстоятельствами.
– Странно, что я раньше не замечал этого ученика. А он ведь неглупый, этот Фортов, – думал Канунников. Но промолчал.
И когда он шел после уроков домой, лениво помахивая своим кожаным портфелем, настроение у учителя улучшилось. Проходя мимо Спасо-Преображенского собора и сворачивая к реке, он, как всегда, загляделся на мощный купол: «Интересно, почему Сергий брал за образец московский Успенский храм? Что это – признание первенства или брошенная перчатка?». Но как многие провинциальные интеллигенты, Канунников не любил додумывать мысль, и она быстро поблуждала дальше, к ароматным булкам с корицей, которые наверняка уже напекла жена, ожидающая на ужин…
